Ты поступала в театральное пять лет подряд. Не сдалась, не разуверилась, потому что чувствовала, что это твоё. Почему тебе хочется играть, становиться кем-то ещё, проживать что-то ещё? Что это тебе даёт?
Ты знаешь, у меня был переходный период в жизни. Мы же все выходим из семьи, и ещё какое-то время на тебе остаётся шлейф этого воспитания. Я чувствовала, что была в поиске себя. Сцена мне даёт себя понять. В жизни я чувствую, что говорю какими-то папиными фразами, что у меня мимика мамина, что у меня в голове бабушкины рассказы о том, как правильно… А вот когда я выхожу на сцену, я там одна. Ни на кого не похожая.
Ни на кого из своей семьи?
Даже не то что из своей семьи, а вообще… Мне кажется, когда человек на сцене, видно его полностью, как через микроскоп. Это клёво.
Тебе важно, чтобы тебя видели такой, или ты сама в эти моменты что-то значимое проживаешь?
Я сама что-то понимаю, да. Театр для меня как психотерапия. Можно разговаривать с психотерапевтом, с друзьями, можно напиваться, а можно приходить и говорить с Чеховым, с Брехтом. Это всё какой-то внутренний разговор с кучей вопросов, на которые иногда приходят ответы.
Ты рассказывала, что хотела бы учиться и играть у Кирилла Серебренникова. Сейчас ты работаешь в Центре им. Мейерхольда и в проекте «Июльансамбль», родившемся из вашего курса в Школе-студии МХАТ. События с «Седьмой студией» как-то отразились на вашей театральной жизни?
Безусловно. Наши мысли о том, что всё страшное, что происходит, — очень рядом, и это в любую минуту может коснуться всех, может коснуться нас. Это какой-то стрёмный поворот судьбы. Я не могу говорить за всех, но могу — за наш коллектив и про то окружение, которое я вижу: мастерская Брусникина, маленькие рыжаковцы (Мастерская Виктора Рыжакова — «Мамин»)… У всех остаётся ощущение, что мы просто должны работать по максимуму, честно и ничего не боясь. Не врать и не бояться. Знаешь, я думала, как бы так всем театрам собраться и не на месяц, а хоть на один день отменить все спектакли.
В поддержку.
Да. Так просто, кажется! А потом я рассказала какому-то театральному менеджеру про эту мою взбалмошную идею, и он такой — ты чё, типа, столько денег, зрители, возвраты, всё вот это… Не знаю. С другой стороны, в андеграунде театральном все как-то сплотились.
Актёры «Гоголь-центра» говорят, у них особая атмосфера, нет зависти, злости и сплетен, как это часто бывает в театрах. А как у вас? Сталкивалась ли ты сама с этими сложностями актёрской профессии?
Мы просто какие-то счастливые люди. Видимо, это всё идёт от самого мастера. Что Виктор Анатольевич Рыжаков, что Кирилл Семёнович Серебренников, что покойный Дмитрий Владимирович Брусникин — они все, мне кажется, люди одного склада. У меня никогда за всё время учёбы и работы не было никаких подстав, плохого стёба, пинков. У нас был случай — танцевальный спектакль, и нас пять девочек. У одной что-то не получалось, и очень разозлилась режиссёр, говорит — так, давай, пробуй теперь ты! И кто-то говорит — может, пусть она ещё раз попробует? Так, Варя, значит, ты! И я говорю — мне кажется, я так хорошо не смогу. Мы потом сидим и думаем — как так? Обычно же наоборот — да, давай я пойду! Это круто, что у нас иначе. Мы это ценим и поддерживаем такую установку. Мы очень разные, но все свои, мы друг друга понимаем. Конечно, у нас есть шутки и подколы, но всё это в игровой форме.